Мои друзья Продолжение

БУДНИ «СОБАЧЬЕГО» КЛУБА

  Сколько разговоров, когда в клубе соберется несколько «собачников»! Пойдут нескончаемые «собачьи» истории, один вспомнит одно, другой — другое… А собрание собаководов? Надо видеть азарт, с каким обсуждается судьба какого-нибудь щенка или собаки, приметы породы (пятно не там!)… На взгляд неискушенных — смешно и непонятно. Фанатизм! И это очень хорошо. Именно собаководческий фанатизм всегда питал любителей, заражая энергией всех, кто хоть в какой-то степени прикоснулся к собаководству; и это, повторяю, очень, очень хорошо. Ведь без страсти не создашь ничего достойного внимания. В клубе вы можете и приятно провести время за интересной беседой, и многому научиться. Тут вы узнаете немало такого, чего не найдете ни в одном учебнике. Как выбрать лучшего щенка из «гнезда»? Вопрос, который волнует всех начинающих любителей. Обычно предпочитают самого крупного и толстого. А вот один старый охотник, владелец превосходных лаек, сказал мне, что надо брать самого резвого, хотя бы он даже уступал в размерах другим. Его темперамент — порука, что он не отстанет от них. Услышите вы здесь и ответ на такой вопрос: почему собака кружится, прежде чем лечь? Да потому, что миллионы лет назад ее предки жили на воле, и собака, ложась, приминала высокую траву, устраивая себе логово. Уже давно-давно собака не живет в лесу или степи, но остался атавизм — унаследованная от родичей инстинктивная привычка делать то, что когда-то делали предки, хотя нужда в этом отпала. А как правильно дозировать выдачу пищи собаке? В условиях питомника пища обычно нормируется по весу. Ну, а любитель — не будет же он каждый раз взвешивать пищу. Для этого есть общее правило: худеет собака — значит, ей не хватает питательных веществ; если жиреет — перекармливаете ее. Я знал теперь, что собаку может тошнить по утрам не оттого, что она заболела, а по той простой причине, что накануне ей дали слишком много костей. Вот говорят, что нельзя кормить сырым мясом — будет злой. Нельзя давать куриные и вообще птичьи кости — будет драть птицу… Это неверно! Сырое мясо может принести только пользу… В меру данное — но обязательно свежее и хорошего качества, — оно отлично усваивается организмом и возбуждает аппетит. А про куриные кости можно сказать то же, что уже говорилось о рыбных и рыбе вообще. Другие наставляют: пусть всегда лежит кусочек серы в воде — от чумы. Давайте истолченную серу в пище — тоже от чумы. А старый любитель, опыту которого доверяли все члены клуба, заявил мне: от чумы есть только одно действительно надежное средство — общее хорошее состояние и упитанность собаки. Кстати, это лучшее средство вообще от всех болезней. В клубе люди самых разнообразных профессий, возраста и интересов охотно делились своим опытом, взаимно обогащая знаниями друг друга. И это вносило в атмосферу клуба особое ощущение дружественности, спаянности, дух коллективизма. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из коллег отказал мне в совете или помощи, когда я нуждался в этом. Много полезных советов и сведений я узнал в клубе. Прием посетителей и консультацию по возникающим у любителей вопросам вел здесь либо Сергей Александрович, либо инструктор Шестаков, веселый плечистый человек, смелый и ловкий в обращении с собаками. Сергея Александровича знал в городе каждый собаковод. Про него рассказывали удивительные вещи. Говорили, например, что однажды он на пари вошел в клетки к тридцати злобным собакам, отдрессированным, или, как говорят собаководы, отработанным по караульной службе и совершенно не знавшим его; только три не пустили его, остальные спасовали. Пари заключалось в следующем: Сергей Александрович утверждал, что дрессировка недостаточна хороша, и, войдя в клетки к собакам, доказал тем самым свою правоту. В другой раз он поймал овчарку, бегавшую по улице с обрывком веревки на шее, от которой панически разбегались все прохожие, и доставил ее владельцу. Самое удивительное, что за всю свою собаководческую практику он не имел ни одной царапины, ни одного укуса от собак. Когда ему говорили об этом, он отвечал, пожимая плечами: — Я не вижу в этом ничего особенного. Каждый собаковод должен уметь сделать то же самое. Да вон — возьмите Григория Сергеича, — кивал он в сторону Шестакова, — он еще не то делал. Просто надо знать психологию животного… В клуб приходит много людей. Один хочет приобрести породистого щенка и вступить в члены; у другого потерялась взрослая собака; у третьего не ладится с соседями: Джальма ведет себя неспокойно, много лает, пугает. Соседи жалуются в домоуправление, требуют чуть ли не вмешательства милиции. Его успокаивают: владелец служебной собаки не обязан спрашивать согласия жильцов, чтобы держать ее на своей жилой площади (я подчеркиваю: на своей); она состоит под охраной закона. Но одновременно следует и внушение ему: надо содержать собаку так, чтобы она причиняла как можно меньше беспокойства другим и, уж конечно, не набрасывалась на людей и не кусала их. Кого здесь только нет! Здесь можно встретить и артиста, и инженера, и рабочего. Приходят сюда и пионеры. О, это самые азартные «болельщики» собаководства. И если уж кто начал заниматься собаками в этом возрасте — не бросит до седых волос! Еще не всякий понимал важности работы, осуществляемой клубом, но, живая, интересная, она невольно увлекала, затягивала. Словом, это было место постоянного и полезного общения, действительно клуб, каким он и должен быть. Меня постоянно тянуло туда. И сейчас, когда уже прошло столько лет, я всегда с удовольствием вспоминаю эту славную пору своей молодости, клуб, товарищей. Впрочем, вспоминать молодость всегда приятно и немного грустно…

НА «ТИХОМ» ДЕЛЕ

  Не надо думать, однако, что клуб, который с некоторых пор стал занимать все большее место в моей жизни, отнимая почти весь досуг, ограничивался лишь тем, что помогал воспитывать собак для индивидуального пользования. Нет, у клуба были еще и обширные хозяйственные обязательства. Сергей Александрович был верен себе: стараясь удовлетворить личные потребности каждого члена клуба, он всегда помнил и о государственном интересе. — Мое глубочайшее! — приветствовал он всякого приходящего к нему, усаживал, подолгу беседовал, выспрашивая, чего тот хочет, а затем обязательно выяснял, не примет ли новичок участия в каких-либо практических мероприятиях клуба. Сергей Александрович завел даже специальную анкету, в которой был такой вопрос: чем ты помог осоавиахимовской организации? Под стать себе Сергей Александрович подобрал и весь штатный аппарат клуба, который был не очень велик, но деятелен. Я уже упоминал инструктора Григория Сергеевича Шестакова. Этот веселый, общительный и находчивый человек был любимцем всех «собачников». Он был в дружбе с охотниками-лаечниками; даже ловцы бродячих собак и те отлично знали Шестакова, и не было случая, чтобы, отправившись спасать какую-либо очередную жертву уличных собаколовов, Григорий Сергеевич не добивался успеха. Собаками Шестаков начал заниматься еще с детства и каждую из них считал почти своей, то есть, по крайней мере, обращался с ними так, как будто все они должны знать и любить его, а уж попытаться укусить — да ни-ни, упаси боже! У Шестакова были жена и сынишка лет пяти; он и их приучил возиться с собаками, и дома у него всегда была настоящая псарня: две, три, а то и полдесятка собак, преимущественно лаек, которых ему привозили разные знакомые и незнакомые люди, приехавшие с Севера. Через его руки прошел и знаменитый Грозный, ставший впоследствии чемпионом СССР, одна из лучших лаек, какую мне довелось видеть. Про Шестакова можно сказать, что это был настоящий практик собаководства. И если Сергея Александровича больше всего привлекала «поэзия собаководства», то для Шестакова главным было другое — практическая польза, которую приносила собака. Чрезвычайно колоритной личностью был каюр[5] Спиридон Ерофеевич Марков, управляющий клубной собачьей упряжкой. Представьте себе человека ростом с тринадцатилетнего подростка, щуплого, с рябым, изрытым оспой лицом, с худыми жилистыми руками и тонкими, как у девочки, голоском. Короткие узкие брючки едва достигают лодыжек, на голове драная шапка или засаленная смятая кепчонка, ворот косоворотки всегда расстегнут, а пальцы желтые от вечного курения «козьей ножки» — вот вам каюр Марков, к которому я и по сей день сохраняю самое нежное чувство за его ласковое обхождение с собаками и открытую душу. Марков был хром (в детстве лошадь отдавила ногу), но, несмотря на свою увечность, очень ловко вскакивал на санки на полном ходу упряжки (хотя собаки в скорости бега могут вполне соперничать с лошадью) и вообще отличался большой подвижностью. Мое первое знакомство с Марковым произошло, когда он привез на собачьей упряжке ко мне на квартиру продукты для Джери. Он копался над санями, отвязывая поклажу, спиной ко мне, и я принял его в первый момент за одного из активистов-пионеров, которые часто помогали взрослым. Меня поразила его тщедушность; оказалось, однако, как читатель убедится в этом позднее, он в полной мере обладал и выносливостью и мужеством. Марков был холост, не имел близких родственников, и поэтому все интересы его сосредоточивались вокруг клуба. С Шестаковым его связывала давняя дружба, что, однако, не спасло маленького каюра от бесконечных нападок инструктора, избравшего приятеля мишенью для своих острот. Марков и Шестаков — главные помощники Сергея Александровича. Кроме них, были вожатые собак, коновозчики, рабочие питомника, повара, бойцы охраны. Характерным для всех них было понимание «души» животного и любовь к своему делу. — Дело наше тихое, — говорили они, — а польза есть. Слово «тихое» они употребляли в смысле «незаметное», ибо буквально тихим его никак нельзя было назвать: громогласный собачий лай и рычание постоянно слышались с территории клуба. Сергей Александрович добивался, чтобы собака сделалась нужной в самых разных сферах жизни. По его идее начали развозить на упряжках с клубного склада продукты для любительских собак. «Собачий транспорт» стали охотно арендовать торговые предприятия и в связи с этим в центральной прессе появилась даже пространная статья об успешном использовании собачьих упряжек в условиях большого города. Зимой Марков и его напарник ездили на санях, летом — на легкой тележке с пневматическими шинами, вроде велосипедных. Сергей Александрович был поистине неистощим на всякие новшества с использованием собак. Так, по его предложению, собаки были испробованы на охране одного из центральных парков города, где хулиганы постоянно портили деревья и цветы. Дрессировка животных была очень простой: на идущего по дорожке человека они не обращали внимания, но стоило протянуть руку к цветку или попытаться ступить на газон — они тотчас же показывали свои зубы. Не кусали, а именно только показывали зубы, но этого было вполне достаточно: с появлением четвероногих сторожей хулиганство прекратилось. Много шума вызвал случай на пруду, где был учрежден пост спасения на воде с постоянным дежурством собаки-водолаза. Группа детей вздумала покататься на лодке. Как всегда, нашлись озорники, которые стали раскачивать лодку. Она опрокинулась, ребята с писком и визгом, как горох, посыпались в воду. Четвероногий ныряльщик, дежуривший на станции, без промедления устремился на помощь, рассекая поверхность пруда, как маленький быстроходный катер. Одна из девочек уже погрузилась с головой. Он схватил ее за платье и так, не выпуская из зубов, доплыл до берега. Пока спасали других, он успел прибуксировать к берегу еще одного утопающего; «Тихое» дело приносило пользу. По мере возрастания обязанностей росло и хозяйство клуба. Пришлось построить свой небольшой питомничек около центрального рынка, где жили собаки, еще не прошедшие обучения и не сданные по договору в аренду какому-либо предприятию. Там же размещались и все ездовые собаки, ходившие в упряжках. Безраздельным хозяином в питомнике был Марков. Он жил тут же, в небольшой хибарке, вместе со стариком поваром, готовившим пищу для клубных животных. Здесь хранился и весь инвентарь: тележки, сани, упряжь, бачки, намордники, цепи. Но собаки-дежурные у водоемов и в городских парках, развозка продуктов и прочее, чем по праву уже мог гордиться наш клуб, — все это было далеко не главное из того, к чему стремился Сергей Александрович, что он вынашивал давно. Наибольшее значение он придавал караульной службе. Он считал, что для настоящего времени наибольшую помощь могла принести именно караульная служба собак, и с обычной своей изобретательностью и энергией стремился везде, где можно, ввести ее. 

ЖИВОЙ ЗАМОК. СЛУЧАЙ В КОМИССИОННОМ МАГАЗИНЕ

  Сейчас, когда пишутся эти строки, стало обычным, что промышленные предприятия охраняются собаками; а было время, когда приходилось убеждать использовать собаку для охраны, доказывать, что собака может сделать это даже лучше человека. Собака не проспит, для нее не существенно — день или ночь. Ей не нужно оружие: у нее есть клыки, которые устрашат всякого. Наш клуб дал объявление в газетах об использовании собак для охраны, разослал письма предприятиям; систематически проводил публичные лекции о применении собаки в народном хозяйстве. Это, наконец, дало свои результаты. Целесообразность и выгодность вахтерской охраны с собаками скоро учли все заинтересованные в ней, и в клуб посыпался дождь заявок. Сергей Александрович разрывался теперь между клубом, где постоянно требовалось его присутствие, и объектами, охраняемыми собаками, принадлежащими клубу. Он еще больше загорел, похудел, но ни разу не пожаловался на усталость. Энергии в нем, казалось, прибывало по мере того, как прибавлялось хлопот и забот. — Великолепно! — громогласно возглашал он, потрясая только что полученным письмом. — Уралмашстрой желает иметь караульных собачек! Дадим! А это что? Камская нефтебаза просит прислать опытного инструктора по служебному собаководству. Обязательно пришлем! И он, с довольным видом потирая руки, принимался мерять комнату широкими шагами, мысленно уже прикидывая, кого послать туда, кого — сюда, куда поехать самому, сколько животных и какое оборудование потребуется для организации нового дела. Из разных районов города в клуб поступали вести о работе сторожевых собак. Так, двое неизвестных выломали забор, которым была обнесена заводская территория, и хотели совершить кражу, а вместо этого попали на зубы овчаркам. Интересный эпизод произошёл на городском рынке. Вор забрался в павильон с промышленными товарами. Там оказался сторож — собака. Преступнику удалось каким-то чудом уйти, оставив на месте происшествия… свой пиджак, который и явился уликой, подтверждающей случившееся. Мне вспоминается случай в комиссионном магазине. Магазин находился как раз на полпути между моей квартирой и клубом, и нередко, направляясь к Сергею Александровичу, я заглядывал туда. Увлекаясь фотографией, надеялся найти там что-нибудь интересующее меня по этой части. Заведовал магазином толстый юркий мужчина. Я видел его раза два или три, и, хотя он был весьма обходителен с покупателями, во мне он вызывал неприязнь. Не у одного меня он возбуждал такое чувство, примерно то же испытывал к нему и вожатый Хусаинов, долговязый, жилистый татарин, обслуживавший собак, охранявших комиссионный магазин. Хусаинов считался одним из лучших бойцов-вожатых. — Очень мне директор не нравится, товарищ начальник, — жаловался он как-то в моем присутствии Сергею Александровичу. — Почему? — Очень собак боится. Не любит их. Как увидит, так даже затрясется весь. Кричит мне: «Давай уводи скорее, а то еще цапнут!» — А что ж они его будут цапать? — Я тоже говорю, а он не верит, боится. Совсем плохой человек, товарищ начальник. Верьте слову! Хусаинов зря не скажет. — Ну уж так и плохой? — с улыбкой возражал Сергей Александрович. — Мало ли людей боится собак! — Плохой, — убежденно повторял татарин и крутил головой. Действительность вскоре подтвердила эту характеристику. В тот вечер я отмечал свой день рождения. В числе приглашенных был и Сергей Александрович. Он засиделся дольше всех. Гости уже разошлись, а мы с ним все сидели и беседовали. Неожиданно зазвонил телефон: Хусаинов спрашивал начальника клуба. — В чем дело, Хусаинов? Слушаю, — сказал Сергей Александрович, беря трубку. — Товарищ начальник, беда! — Хусаинов говорил так громко, что я отчетливо слышал весь разговор. — Какая беда? Что случилось? — Беда, Сергей Александрыч! Пожалуйста, приезжай скорее! Прошу, приезжай! — Да где ты? Что случилось? — заволновался Сергей Александрович. — Я в магазине. Сюда приезжай! Больше просить не потребовалось. Пообещав приехать немедленно, Сергей Александрович стремительно, как всегда, поднялся со стула. Я вызвался сопровождать его. Что произошло, мы еще не знали; ясно было одно — Хусаинов зря звонить не будет. Час был поздний, трамваи уже не ходили, такси не нашлось, и мы почти всю дорогу бежали. Около магазина мы застали нескольких человек. Оказалось, Хусаинов поднял тревогу по всем инстанциям: позвонил и в милицию. Оттуда прибыли раньше нас. Вскрывали пломбы, которыми был опечатан магазин; из-за дверей глухо раздавался собачий лай. Ночь была довольно темная, а уличное освещение скудное, и приходилось пользоваться карманными фонариками. Хусаинов был несколько неточен, говоря Сергею Александровичу, что он в магазине; в действительности он звонил из небольшой пристройки, служившей (с тех пор как тут появились собаки) чем-то вроде караульного помещения, где дежурил вожатый, он же боец-вахтер. Рычание мотора возвестило о прибытии огромной пожарной машины. Пожарники, не мешкая ни секунды, принялись разматывать шланг. И они сюда? Зачем?.. Мы с Сергеем Александровичем терялись в догадках. По звонку Хусаинова можно было подумать, что на магазин напала шайка грабителей. Оказалось, совсем не то, хотя без грабителя действительно не обошлось. Подкатила еще одна автомашина — легковой «газик». Из нее вышли трое: директор магазина, одетый наспех, и двое сопровождавших его. Директор был явно напуган всем происходящим. Вероятно, он чувствовал себя уже арестованным, пойманным с поличным. Пломбы сняли, Хусаинов скрылся в магазине. Через минуту он вернулся, ведя на толстых поводках двух рычащих овчарок. — Скорей! Скорей! — кричал он, показывая головой, чтоб мы спешили в магазин. — Товарищ начальник! Там, в углу!.. Мы толпой ввалились в магазин. Включили электричество. Вместе с другими я и Сергей Александрович тоже оказались в дальнем углу помещения, куда показывал Хусаинов. Здесь пахло паленой материей. На прилавке чернело большое пятно — след выгоревшего парафина. С прилавка горящий парафин подтек под полку — начали тлеть куски мануфактуры, лежавшие там. Вот-вот вспыхнет большой огонь… Пожарные оказались как нельзя кстати. Они мгновенно уничтожили всякую возможность пожара. — Что за черт, откуда здесь взялся парафин? — сказал один из присутствующих. — Свеча, — лаконично ответил другой. Все стало ясно: кто-то, уходя, оставил горящую свечу. Впрочем, нет, не все. Почему в магазине оказалась свеча, да еще зажженная, когда есть электрическое освещение? Кто сделал это? Для чего? Взоры всех присутствующих невольно обратились на директора. Он был бледен, глаза его блуждали. — Вы уходили последним из магазина? — Да… то есть нет… — Да или нет? — Да… — Как сюда попала свеча? — Не знаю… мне это неизвестно… Хотя, простите, припоминаю. У нас испортилось электричество… почему-то не было тока… пришлось зажечь свечу… И как я мог ее забыть! — уже оживляясь, продолжал он. — Хорошо, что вы приехали за мной… — Вы что, посылали за монтером? — Да, конечно! Эти неосторожно слетевшие с языка слова оказались роковыми для директора. Он спохватился и замолчал, но было уже поздно. — Стало быть, посылали? Отлично. Сейчас мы это проверим. Короткий телефонный разговор с дежурным по ремонту линий Горэлектросети убедил старшего следователя, что предчувствие не обмануло его. Никакого отключения тока не было, и никакой заявки на монтера из магазина не поступало. Директор сказал неправду. Для чего? — Надо немедленно сделать учет, — коротко резюмировал старший следователь. — Магазин опечатать, никого не допускать. Я думаю, читатель уже догадался, что пожар в магазине пытался устроить сам директор. Учет, а также дальнейшее следствие показали, что он совершил большую растрату, что-то тысяч около ста, если не больше. Покрыть ее он не мог, да и не собирался, вот и решил спрятать концы в воду, точнее — в огонь. Оставил зажженную свечу — все получится само собой: свеча сгорит — поди докажи потом, отчего начался пожар! План был задуман тонко; и, наверно, все осуществилось бы, не прояви смекалки вожатый Хусаинов. — Как ты сообразил? Почему поднял тревогу? — допытывались у Хусаинова. — Собака выла. Очень выла. Ну, я и понял: беда. Пожар или еще что. Так и в милиции сказал. А они вызвали пожарников. Очень хитро хотел сделать. Жулик! Да не вышло. Хусаинов дело знает! Общее восхищение вызвало поведение собак, запертых в магазине. Это одна из них, вероятно уловив запах горелого, начала выть и всполошила Хусаинова. Историю в комиссионном магазине вспоминали еще долго. Большой восторг вызвал тот факт, что директор несколько месяцев назад сам обратился в клуб с просьбой заключить договор на охрану магазина собаками. — Сам и договор-то подписал, — смеялись в клубе — Знал бы — не подписывал! 

ТРАНСПОРТ С КАВКАЗА

  Развитие караульной службы вызвало большой спрос на собак. Но караульных собак в клубе не хватало. Этому не могли помочь даже самые решительные методы ускоренного разведения, ибо, пока щенок превратится во взрослое животное, сколько нужно ждать: год, полтора, два! А собаки требовались немедленно, сейчас. Не могли помочь клубу и любители, поскольку любителей в нашем городе тогда было еще не так-то много. Да, конечно, и не все они имели собак, пригодных для охраны. После небольшого совещания в клубе решили командировать Шестакова на Кавказ — за кавказскими овчарками. Караульная служба нуждалась в собаках выносливых, мощных. Такой и была кавказская овчарка, старая отечественная порода, служившая народам нашей страны еще тогда, когда многих государств Европы не было и в помине. Заготовить собак — задача не хитрая, если имеешь дело с дворовыми шавками; это без особого труда делают уличные ловцы, поставляя живой материал для опытов в научно-исследовательские учреждения и вузы. И совсем по-иному выглядит это, если перед вами могучее, неукротимое животное с мощными клыками. Такое животное не дается легко в руки человеку. А если их еще несколько и все они готовы разорвать тебя?.. Для подобного предприятия требовался человек опытный и смелый. Сергей Александрович не смог поехать: дела удерживали его на Урале. Выбор пал на Шестакова. Списались с Осоавиахимами Грузии и Армении, снабдили Шестакова документами и письмами, дали ему крупную сумму денег, и он уехал. Сначала все шло как нужно. Шестаков регулярно сообщал о себе: прибыл благополучно; встретили хорошо; начал закупать; закупил, выезжаю… И после этого молчание. Проходили день за днем, а от Шестакова ничего! От успеха его поездки зависели дальнейшие планы клуба. Сергей Александрович уже заключил много договоров с предприятиями. Прошла неделя, другая, третья — от Шестакова ни слуху ни дулу. Сергей Александрович начал не на шутку тревожиться: у Шестакова должны были давно кончиться деньги. И вообще, где он, что с ним? — Да где он сгинул?! Не съели же его собаки! — говорил каюр Марков, сам не зная того, как он был недалек от истины. Все невольно начинали задавать вопрос: не попал ли наш посланец в какую-нибудь беду? Может быть, заболел? Но случись что-нибудь, мы узнали бы скорее. Куда же, в таком случае, он запропастился? Что с ним происходит? Ведь не иголка же, в самом деле, чтобы потеряться! А происходило вот что. Дела поначалу шли у Шестакова как нельзя лучше. Кавказские товарищи отнеслись к его миссии с полным пониманием, предоставили в его распоряжение машину, оказали всяческую поддержку. Кавказ — старый центр собаководства. Хорошие собаки там в каждом колхозе, совхозе, в каждом горском селении. В различных районах Армении и Грузии Шестакову удалось купить тридцать девять взрослых овчарок и двух трехмесячных щенков. Все это было не так уж сложно: животных приводили на сборный пункт сами чабаны, они же помогли погрузить собак в товарный вагон. Распростившись с гостеприимными хозяевами, Шестаков тронулся в обратный путь на Урал. Он надеялся добраться до дому за пятнадцать-шестнадцать суток. Исходя из этого; ему был выдан и запас продовольствия для собак — кукурузная мука и мясо. Но все расчеты оказались спутанными: вагон двигался очень медленно, застревая чуть ли не на каждом полустанке. Это поставило Шестакова в весьма затруднительное положение. Шестаков и сам был повинен в выпавших на его долю трудностях тем, что, как признавался потом он, «пожадничал», купил еще щенков и оставил денег на дорожные расходы меньше, чем предусматривалось сметой. Чтобы не заморить собак, вынужденный растягивать средства и продукты, Шестаков стал экономить на собственном питании, следуя старой пословице: хороший хозяин сам не съест, а скотине даст. Надо представить его положение: сорок свирепых псов, ловящих каждое движение вожатого и только ждущих момента, как бы наброситься на него, и он — один в этой движущейся псарне, запертый в вагоне, из которого и не выйдешь, пока не остановится поезд. Действительно, это требовало настоящего бесстрашия! В вагоне имелись нары. Собаки сидели на нарах, под нарами — в три яруса. Вагон был небольшой, овчарки привязаны накоротке, на прочных позвякивающих цепях. В первые два-три дня они часто схватывались одна с другой, а разнимать их было трудно. «Пока разнимаешь двоих, — говорил после Шестаков, — сзади тебя хватают другие». В течение первых же часов они порвали у него шинель, поранили пальцы, прокусили ладонь. В вагоне была неимоверная духота, вонь. Выводить собак на стоянках Шестаков не рисковал — это было слишком сложно: каждый раз отвязывать и привязывать, спускать на землю и снова поднимать, ежесекундно ожидая, что собаки набросятся на тебя. Да и не каждая подпустила бы к себе! Приходилось вагон по нескольку раз на день споласкивать горячей водой, за которой он бегал на каждой станции, и чистить, как чистят в зоопарках клетки у больших хищных зверей. «Был сам уборщик и поломойка», — так деликатно отзывался он потом об этой стороне своего путешествия. Ночами было холодно. Шестаков раздобыл железную печурку и затопил ее. Собаки тоже тянулись к теплу. Один крупный пес сильно подпалил себе хвост и бок и чуть не сгорел заживо. Из серого он сделался желтым. — Эх ты, паленый, паленый! — говорил Шестаков, сидя перед огнем и поглядывая на овчарку, привязанную в метре от него. В конце концов за собакой так и закрепилась кличка — Палён. Бодрое расположение духа не оставляло инструктора почти всю дорогу. Он испытывал тревогу, лишь когда принимался подсчитывать свои быстро тающие ресурсы. Он сильно урезал порции животным. Теперь он кормил их лишь раз в сутки и помалу, но не помогало и это. Запасы провианта исчезали гораздо быстрее, чем колеса отсчитывали километры. Другого все это привело бы в отчаяние. Но Шестаков принадлежал к тем истинно прирожденным «собачникам», которые в любом деле с собаками видят что-то, безусловно полезное, необходимое, а трудности не смущали его. Какое дело обходится без трудностей! На одной из станций Шестаков договорился с дежурным железнодорожником и военным комендантом, чтобы вагон на сутки отцепили от поезда. Вагон поставили в тупик, а Шестаков пошел на рынок, продал свой добротный суконный костюм, сшитый незадолго до поездки, и на вырученные деньги купил четыре пуда гороховой муки для собак и продуктов для себя. Это поддержало, но ненадолго. На станции Агрыз операцию пришлось повторить. На этот раз он продал запасные брюки и гимнастерку. Два пуда муки-ячменки и четыре буханки хлеба позволили продержаться еще несколько дней. Больше продавать было нечего, а сорок голодных псов следили за ним жадными глазами, наполняя вагон жалобными стенаниями. Эти собачьи стоны и вздохи разрывали ему душу. Экономя каждую копейку, он не посылал домой ни писем, ни телеграмм. Вот чем объяснялось его упорное молчание! На одной стоянке ему удалось уговорить дежурного телеграфиста, оказавшегося любителем собак, отстукать бесплатную «служебную» телеграмму. Он очень уповал на эту депешу, резонно полагая, что, узнав о его бедствиях, Сергей Александрович распорядится немедленно перевести ему денег на одну из промежуточных станций, но этот призыв о помощи почему-то не дошел до клуба (может, обманул железнодорожник, только сказал, что «отстукал»), и Шестаков не получил денег. Почти на каждой остановке он ходил ругаться с дежурными и начальниками станций, требуя, чтобы его поскорей отправляли дальше. — У меня же собаки, животные, живые существа, понимаете вы это или нет! — убеждал он. — Они же есть-пить хотят…. А если сдохнут, кто отвечать будет? Но что они могли сделать! Они сочувствовали ему, кое-кто угощал горячим чаем, колбасой и булками, другие отмахивались, как от надоедливой мухи. Много тут ездит разных, все хотят ехать быстро, кому-то же приходится уступать! По дорогам двигались грузы пятилетки– оборудование для фабрик и заводов, строительные материалы, ехали люди на стройки — их продвигали в первую очередь, а ему со своим рычащим товаром приходилось опять ждать. Уже совсем на подступах к дому поезд попал в крушение. Это задержало на четверо суток. Как только прошли эти четверо суток! Казалось, они не кончатся никогда! Собаки уже не вздыхали и не подскуливали: жалобный лай, вой, визг раздавались по всему вагону, не затихая ни на минуту. Еды для животных не оставалось больше ни крошки. Только щенков Шестаков подкармливал еще черствым хлебом. Но уже близок был конец этого тяжелого пути. То-то поднялось ликование, когда в клубе зазвонил телефон и Шестаков слегка изменившимся голосом сообщил, что «собачий транспорт с Кавказа прибыл». Обрадованный Сергей Александрович (он как раз в эти дни собирался предпринять розыски Шестакова) немедленно собрал всех свободных от работы вожатых и во главе своих людей поспешил на вокзал. Когда собак выводили из вагона, их шатало и они были смирные, как телята. Не в лучшем виде был и сам Шестаков. Он был невероятно худ, зарос густой бородой, и только живые серые глаза по-прежнему смотрели бодро, весело: у него всю усталость как рукой сняло, едва он завидел крыши и трубы родного города. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Еще бы: как ни трудно пришлось, но он сохранил всех, даже щенков! Собаки объели у него полы шинели, оторвали рукав, превратили в лоскутья рубашку. Последние четверо суток он почти не ел и поддерживал свои силы кипятком. Вообще натерпелся он немало. Путешествие продолжалось месяц. Зато многие уральские предприятия получили отличных сторожей.